| |
Алексей Коновалов
Родился в Москве. Живет в Париже. В России печатается впервые.
Я слова собираю в стеклянную банку.
Я кормлю их беспамятства выпавшим звуком.
По тому же закону (костюм наизнанку)
я наметил свой путь трости лаковой стуком.
Мой букет был огромен тюльпанов неровных.
Он был мною задуман задолго до встречи.
Снег летел чехардой в начинавшийся вечер;
речи рваной туман я унес крылья словно.
В расцарапанном воздухе пели деревья
тайну ровного вздоха хрипи старец-ветер.
И летели над городом тучи-поверья:
мол, ходил рядом с Солнцем, красив был и светел.
***
Крупный дождь совершил ритуал очищенья.
В камне сонно состав пробивал себе нору.
Раня пятки травой, я бегу на ту гору,
на вершине которой искал утешенья,
(речи пьяной расправлю туманные крылья)
1988
(a un avocat)
Зима. Весна, пустые небеса,
как опрокинутая банка, освободившись от воды,
на черной ветке повисают искрящей капелькой росы.
И нет беды что нет вины ни в чем, нигде:
во бдении, как равно и во сне.
Зима предшествует весне
не потому что лучше или хуже капель
и таянье снегов прозрачной стужи,
а просто так.
Такая музыка
. Вода горит в огне.
Под опрокинутым, как банка, небом
нет милости. Прощение — в вине.
1990
***
Сегодня в шесть утра,
когда сквозь щели в ставнях зыбкая душа
католика служить Луне стремится, освобождается из клетки не спеша
(что на руку, конечно. Сатане
и прочим лицам, — внутри католика и вне, —
не усмиряемы, увы! молитвой сновиденья),
сквозь сладкой ночи дурь увидел снова день я,
(читай) тень самого себя, размытую вином.
Она порхает, увязавшись следом.
Так бабочка или пройденный грех
следа не оставляют за плечами,
лишь на заре пьянеешь от печали и смотришь вверх.
1988
***
только расставшись с тобой я понял
ни через час
ни через день
ни через год
поэтому я обращаюсь к тебе
если бы ты была моя судьба
которая говорит со мной будущим
в прошедшем
как неудачник
как плохой учитель
***
я прошу у тебя прощения
если бы ты была моя надежда
которую я
не оправдал
перед лицом возложившего
который лепил человека
из глины песка и воды
а также черных камушков
чтобы человек окрепнув на солнце
был неуязвим как тень
чтобы он дрался без страха
что будет больно
чтобы человек
воспитал одно мужество,
мужество быка
из которого тореодор
выманивает смерть
красным платком
только расставшись
с тобой
я понял
чего испугался
когда ты дразнила
меня красным платком
1990
***
Белый час пробил над городом моим.
Воробей склевал с ладони хлеба крошку.
Ослепленный образом одним,
я туда бежал сквозь тридцать зим,
где гуляли бабушка и кошка.
В городе пустом, как обруч колеса
звери, птицы — все едят с руки
(только подставляй ладошку);
в треугольном парке у реки
бабушка прогуливала кошку.
Там монарх, как йог, стоял на голове,
князь из шланга поливал дорожку,
гномы спали, спрятавшись в траве,
там цвели тюльпаны в форме дубль-ве,
бабушка прогуливала кошку.
Там столетние дубы — цари,
саженцы-пажи вытягивали ножку.
Ветер пил росу и ждал зари.
В парке под названьем Тюильри
бабушка прогуливала кошку.
Я бежал не замечая ног к реке
( скомкана в кулак, — потела трешка).
Небо спать ложилось в гамаке.
На веревочке, привязанной к руке,
бабушка прогуливала кошку.
Дождь траву подсохшую поил,
только не спеша и понемножку.
Я туда бежал, что было сил,
где по тропке влажной вдоль перил
бабушка прогуливала кошку.
Белый час мне заливал глаза.
Неужели там кричала неотложка?! —
стены облизала как гроза синим (пламя!)
языком и окна-образа, — под которыми
гуляла бабушка и кошка.
Я был с вечностью тогда накоротке,
а теперь "Что вечность? — пустота".
Девочка сиамского кота
повела гулять на поводке.
1992 |
|
