Гибель Башлевича

"Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт" — Башлачев подтвердил это с той же отчаянной легкостью, с которой пел на пределе всех мыслимых душевных сил. Сквозной мотив поминальных речей о нем — его боль, чувствительная и для всех и для тех, кто ничего иного в нем не находил, кроме этой первозданной, простой как мычание боли, и для тех, кто считал его демоном образного смысла. Если поэт дарит возможность остро пережить сострадание — это, действительно, большой поэт. Ужасы кино — телереальности, омывающие сегодняшний мир, оставляет слову минимальные шансы. Мы привыкли к сильнодействующим средствам пробуждения катарсиса. Башлачеву это удавалось благодаря ослепительному трагическому темпераменту.

Можно ли так литературоведчески говорить о нем, о том, чья жизнь была публичным самосожжением: один назойливо неуместный татарин пылает на Красной площади во времена всеобщего одушевления и новых надежд? Нет, мы не вправе уходить от вопросов и ответов. Что его самоубийство — поза игры в гениальность. Или... В то время, когда канонизируют мучеников недавнего прошлого, когда всякий желающий может приобрести настенный календарь с изображением Высоцкого, а печать и телевидение наконец познакомили непросвещенные массы с Галичем, еще один мученик...Не фальшь ли это, не чересчур ли при нынешних-то свободах и возможностях?Да и кто его знал и слышал, на чьих глазах разыгрывалась трагическая мистерия его судьбы, в чьих душах отзывалась: рок-фанатов, Андрея Вознесенского?

Сам Башлачев спел об этом так: "Но им все трудней остваться иконой в размере оклада", разумея поэтов. А пел он от имени России, ее запустения и немоты, вкладывая свою генетическую сопричастность ее судьбе в величественные иносказания о стране, над которой "города плывут синяками да деревни сыпью чумною". Конкретные свидетельства этой замордованности российской нищите в публицистике об умирании малых деревень, об эрозии почвы — гибели самой земли, о трагической судьбе Арала— им несть числа. Корчи национального самосознания — самый больной вопрос сегодняшнего времени, внушающий страх, единящий в слепом исступлении, но исполненный истинного исторического трагизма и неотвратимый.  Национальное самосознание
— остров единения утесненных историей индивидов. Язык, культурная самобытность —земля обетованная для них в стихии обезличивания и вырождения. Обостренность национального самоосущения делает поэзию Башлачева очень бередящей, сегодняшней:
Клевер да березы -полевое семя. Север да морозы ~ золотое стремя, Серебро и слезы в азиатской вазе Потом юродивые князи нашей
всепогодной грязи...

Он не поэт, он — Стенька Разин, как сказал о Высоцком Евтушенко в свойственной ему панибратско-закадычной манере, но в чем-то очень
точно. Башлачев из той же вольницы. Буйство, не поддающейся никакому социальному оформлению русской субстанции, Башлачев выразил с огромной силой: "Так в чистом поле душа гуляет..."
Башлачева не миновали страстные крайности, неприкаянность и трагическая смерть — удел крестьянских самородков. Он из таких, выходец из "дремучих вологданьских лесов", в нем по сей день плачет заклейменная еще на заре советской литературы "есенинщина". А ведь знаменитая "Москва кабацкая" по авторитетному признанию этнографа Ксении Мяло — яркое художественное свидетельство душевного смятения перед гибелью крестьянской культуры. В экстазах Башлачева агонизирует мифическая уже крестьянская Русь. От его интуитивного "крестьянства" и эпическая мощь и характерная "диалектность" его языка, народная этимология, в которую он облекает свои страсти -идеи, с неуклюжей меткостью переиначивая ученую речь: "чого не снилось нашим-то подлецам". В то же время его захватил глобализм роккультуры:ведь катастрофическое ощущение гибнущего малого этноса — эмоциональнья основа блюза. Еще один из трагических двойников Башлачева в XX веке — гениальный негритянский гитарист Джимми Хендрикс, покончивший с собой тоже не дожив до тридцати. В судьбе Башлачева еще раз сыгралась трагедия природной мощи, естественной красоты, коренной низовой культуры, гибели ее в современном историческом и экологическим абсурде.