Предисловие Об авторе 

Среди моря, соперничающих за внимание читателя авторов, так легко затеряться хорошим стихам. И любые ухищрения, вроде предисловий, зачастую, тут бесполезны, именно, потому, что кажутся только ухищрениями. Попыткой обмануть, завлечь…

Но это предисловие имеет цель просто кое-что пояснить. Карамазов-то был из тех, кому не требуется много усилий, чтобы привлечь внимание. Обаяние его личности заставляло многих внимать ему с открытым ртом, какую бы чушь он не нес. Сам он был, как поэма! Но, теперь это лишь легенда, и нечем её подтвердить. Поэт умер, и вот его стихи, такие как они есть… Я верю, что они не нуждаются в предисловии, и все же хочу обратить ваше внимание, на несколько моментов. Уж, коль скоро, вы всё равно, отвлеклись, от своих занятий.

Во-первых, эта подборка стихов составлена не им самим. Хотя, возможно, будь поэт жив, он бы вообще, ничего не выбрал для публикации, такой уж он был.

Во-вторых, Александр Карамазов родился в 1962 году. Период его активного творчества пришелся на тяжелые годы для искусства вообще, а уж для литературы и подавно. Когда, кто-то создавал кооперативы, устраивал свою жизнь, мирился с тем, что поэт перестал быть пророком, автор творил. Как будто, пытаясь доказать себе и другим, что вечные ценности по-прежнему вечные. Доказать, кажется, не получалось, отсюда — надрыв.

В-третьих, не ищете прямого смысла в стихах. Это бесполезно. Не удивляйтесь культурологическим и историческим сдвигам. Вы входите в иной мир.Доверьтесь своим ощущениям, и я уверен — вы не разочаруетесь.

Подборка составлена на основе книги: А.Карамазов "Неназначеные встречи" Э.РА,
Москва, 2003

 Александр Карамазов
из книги "Неназначеные встречи"

Я строю музей
для скуластых камней
и картин,
как будто сошедших с витрин, —
куда, быть может,
заглянет случайный прохожий,
скажем, чтобы поправить галстук...
Но поверь:
руки, содранные о кровельное железо,
и кажущиеся такими бесполезными
и неловкими без молотка,
никогда добровольно не откроют дверь,
за которой — века
страданий.

Нет, я понимаю,
что музей — достойное место
для мужества, воплощённого в камне,
что искусство, создаваемое руками,
изначально естественно и безызвестно —
как дорога,
что подчас безыскусственна и бескорыстна,
как безумье Ван Гога.

 1987

Праздник завтрашнего дня!
Радость утра! Тихий вечер!
И никто не отменял
Неназначенные встречи!

Будто с самых первых слов
Рад со всеми примириться,
За попутчика готов,
Как за друга, поручиться.

Он, что мой вчерашний день,
Суматошный, невезучий;
Понимаю: это лень,
Мы мечтаем: будет случай...

1984

ХУДОЖНИКУ

Под голову подложи кулак, под голову подложи камень,
и вслушайся в шелест листьев
над бедным ложем твоим,
и ты услышишь,
как, словно птенцы в скорлупках,
проклёвываются почки,
а листья, побитые тлёй,
скручиваются в пергамент,
и много, сменивших друг друга,
сценок и панорам
дружбы и ненависти,
молчанье закрытых дверей
и шарканье тапок по полу
(люди уходят,
с юностью — многие безвозвратно,
потом уходят годы
и, вслед за ними, воспоминанья,
а если остаются воспоминанья,
то годы всё равно уходят —
многие с юностью безвозвратно,
иные в заботах).

1984

ПИСЬМО ДРУГУ

 А.П.Егорову

Было время безвременья...
И ноябрьский проспект
плыл, как в зеркале,
радуясь криво.
К чёрту зеркало!
Мы сошлися в толпе
в ослепительных нимбах
цилиндров.

 

(Ты напишешь потом:

«Я в конторе дурил...»
Текст щипал,
как усы за пинцет,
лез из кожи
на службе,
о себе говорил,
как Петровиче,
в третьем лице.)

2.

Друг мой,
какие в стране перемены!
Жирный уголь...
Такие начнутся дела!
Но всё кажется:
будто, вернувшись со смены,
вижу дом свой,
сожжённым дотла.

Дом — ковчег!
Да и то:
за какие грехи?
И в раю
самогонка на свёкле...
Будто сор из избы —
от безбрежных стихий —
выметаю
побитые стёкла.

(Наше время —
расцвета бредовых идей,
и тогда —
не отправленных писем.)
Я, похоже, устал
от случайных гостей —
не таких сумасшедших
и лысых.

Скажешь: Только слова...
Сам не знаю, с чего
влип в стихи,
как в навозную кучу.
Ведь от жизни хотел
я порой одного:
чтоб не стать
работящей и лучше.

3.

Друг мой,
я глупо себя не берёг —
заболтать дал
эстетам-канальям.
Но уже до тебя
дотянуться не мог,
и они —
за тебя промолчали.

Сука — жизнь!
Потому-то, теряя друзей,
выползаем слепыми на люди.
Сколько будет ещё,
кого хитрый еврей
надурит на пустой посуде...

1987/88 

ПРИМЕТЫ ДРУГА

Когда идёшь и дремлешь переулком,
То отблеск дружбы на твоей судьбе:
«Я пережил все слухи о себе,
Благодарю — за одинокую прогулку».

И в том, что встречный —
 словно в воду канет,
Когда ПРИЛИЧНЕЙ — НЕ ИМЕТЬ ДРУЗЕЙ…
За ним спешишь с обидою своей,
Доказывая в воздухе руками.

1985

ПОРТРЕТ

И.В.Пташкину

Знакомый, если угодно,
и друг, если это возможно, —
о! чтобы его удержать, не нужно
стол накрывать и сидеть напротив,
говорить о работе (или погоде).
Между нами есть договорённость:
о том-то и том-то молчать,
ведь стоит только начать...
(А закрытая тема — не то, что закрытая дверь:
«Посторонним вход воспрещён!»)
Тем более, что ты посвящён
в душеприказчики и просвещён
относительно закрытых дверей.

1987

_***

 

В дом мой постучалась Пустота,

но пришла не пустая — с вещами:
книгой раскрытой,
какой-то пластинкой забытой,
заигранной,
и с ещё неостывшими щами.

Она уселась за стол,
и мокрым мизинцем
нарисовала на столе что-то смешное,
кажется белку,
и тут же подрисовала ей колесо.
Потом она сказала что-то смешное,
и замолчала —
как будто между нами пробежала кошка
(ибо это была кошка,
похожая на белку),
смешно перебирая лапками,
она перебегала дорогу
нарисованному на столе человечку.

1987

17 ЧАСОВ 50 МИНУТ

…Когда отец ест свой хлеб на кухне,
макая соль из пивной кружки,
а приглушённый радиоприёмник «пробивает на корпус»
трескучими аплодисментами;

когда прудовые рыбы висят вертикально в банке —
у самой кромки воды, глотая комнатный воздух,
и этим особенно интересны
детям, котам и аквариумистам...

1987

 

 

Этот дом не даёт эха —
его поглощают вещи,

эти вещи прилеплены к стенам —
они не дают тени...

Умора! — мой глупый котёнок
играет с тенью хвоста.

1987

СКАЗКИ ПИШУТ ДЛЯ ХРАБРЫХ

Мой отец моложавый — и ныне метущийся рыцарь,
мне завещав «Дон Кихота», в сущности, был подлецом;
вчитываюсь... и готов уже отрешиться,
но поднимаю лицо — вижу: поднимаю лицо.

ок.1979, 1984

ДЕРЕВА

Дерева, вас темно, как в заставленной комнате,
Будто шторы опущены — будто свет не зажгут,
И смеркаются птицы куполами святыми на холоде,
И святыми дарами лёд смеркается на снегу.

 Дерева, вас темно — целый сад
 Сквозь ресницы и сквозь снегопад,
 Будто сам — по охоте своей
 Сдал лишь чёрных одних козырей.

 Да и ночь напролёт — голоса
 Красных листьев в моих волосах,
 Если ж есть чего вспоминать —
 Мир вам, скучные вечера.

 Но не помню — до Покрова? —
 Вас темно уже было и — было;
 Дерева, вы мои дерева —
 Городская (при мысли) рябина.

Дерева, вас темно, как в заставленной комнате,
Будто шторы опущены — будто свет не зажгут,
И смеркаются птицы куполами святыми на холоде,
И святыми дарами лёд смеркается на снегу.

1981

НОЯБРЬ (отрывок)

Ещё зима — зима не в полной мере,
прелюдия; во льду, как голограмма,
вдруг проступает лист.
Оконные вторые рамы,
как акварели, вносят в двери —
работа, милая в апреле,
и так же воздух чист.

Теперь не обойтись без разговора
и о погоде: должен выпасть снег;
двойная муха будет спать в окне,
сухая, вхруст морозного узора.
А дальше всё как будто наизусть:
в укатанных дорожках общий двор,
где галки воробьев сгоняют с булки,
и, торопясь на спевку в детский хор,
мальчишка будет пробовать сосульки
на ДО, на МИ, на вкус и просто хруст.

Потом подряд; не всё ль равно, с чего —
чему не быть и быть на видном месте:
мальчишке с льдышкой, льдышке без него,
снежинке, жениху или невесте
с их стариками,
 нудно как закон,
твердящими: «Во всём есть свой резон».

Какая разница! В подобное из утр
вы улыбаетесь их вечному резону —
в цигейковых поддёвках, по сезону
перелицованных «не мехом внутрь».

1984

ПОНЕДЕЛЬНИК

Утро начинается с постели, —
беспокойной дрёмы: «Тебя эти пятнадцать
 минут устроят?»,
делового пробуждения: «Где мои брюки?»,
и — как выезд на «натурные съёмки» или
многочасовая игра в шахматы с воображаемым
противником — кончается бесконечным
перечислением вариантов неиспользованных
возможностей и полной
утратой иллюзии:
понедельник начинается с воскресенья...
сегодня — вчера...
пьянка — с похмелья...
«синица в руках» с «журавля в небе»...
­— Твои «журавли» у тебя в руках...
— Держи меня за нос — они улетели...

1987

НОСТАЛЬГИЯ

В голубином, лубочном небе,
где в салюты взлетали шары, —
мне смеялся прищуром Ленин —
бисеринками красной икры.

А родители водочку трескали,
свято веруя: «Всё на века!»
Время было божие, пионерское —
с синей жилкою у виска.

И на голую ветку сирени
будет дождь лить опять и опять…
Ещё жив на плакатах Ленин —
даже внукам смогу показать.

5 марта 1994, б марта 1996

_***

 

Когда напьюсь — восторг щенячий,
Как трезвый — жизнь нормальная, собачья,
С похмелья — золотая середина,
По-человечески — ни мальчик, ни мужчина.

 

_***

 

Когда-нибудь я выйду на дорогу,

и будет снег... Так близко будет снег,
что я смогу его вдыхать и трогать, —
в четырёх стенах умерший человек.

Так близко будет снег, но он не станет таять,
залепит веки (заострится нос);
сын, наклонившись, вряд ли и узнает,
и слава Богу — видно не дорос.

янв. 1996

МОЛИТВА В ПОЕЗДЕ

...И студенистые пруды, протоки,
в изморози луг.
В электричке рассвет мешается с лампочками.

— Здравствуй, первенец мой,
мой Фа лучезарный
на пороге в школу!

— И Андрюшка, мой другий
(как в песне поётся
про одну беспечную девку),
моя Летучая Мышка,
что видишь сегодня,
какие танцы танцуешь,
не подменили ли
тебе тапочки в детском саду?
(Ой ли, ой!)

— И Ля, моя Птичка, Птичка Ля...
И эти зоологические семейные клички,
распространяющиеся на всю жизнь,
позволят ли они взвешивать тебя на руках
так же, всю жизнь,
мой Крепыш, мой Снопик, моя Кубышка?!

— Дочурка Иришка,
твой доктор сказал: у тебя кровотечение;
а твои «враги» и «убийцы»,
равно как и твои «друзья»,
мне кажутся неживыми картонными гномами,
высосавшими из тебя всю жизнь
до последней кровинки.

Ты молода и красива,
но тебя почти нет.
Неужели, Молодая Красивая Сильная,
ты вернёшься к ним
умирать?

— И мама, милая мама,
вчера твои именины (58),
тебе так хотелось гжельский чайник,
что ты «выпросила» его у соседки.
Милая, я так тебя люблю,
ведь я приехал без подарка.

— Оленька... Оля,
Любимая, Вечная, Жена моя
на всю жизнь!

И возносится день животворной зарёй
в тонком обруче их золотящихся лиц...

Помяни мя, Господи.

1995

_***

 

Одомашнивай меня,
 одомашнивай!
Вбей безгрешной слезою в быт,
чтоб, как пахарь, почерневший над пашнею,
обливался потом над бесплодной землёй,
 где, может быть, клад зарыт.

Одомашнивай — ты мать.
 Улыбка твоего ребёнка
 оголённей души,
с которой сбиты скорлупы,
 а на их месте появились мозоли;
она звереет от боли.
Ты — мать.

Брось мне кость
 домашнего очага —
хочу тепла,
исхожу слюною
 над румяной котлеткой,
съел бы целого барана,
выкапывал бы мёрзлый картофель из земли,
только бы доставить тебе удовольствие
своим звериным
 аппетитом.

Но бойся:
когда забрезжит рассвет,
я возьму (из сарая) заступ,
и ускачу на деревянной ноге
 старого бродяги Сильвера
на поиски
несуществующих
 сокровищ.

16 августа 1988

У МОГИЛЫ НЕИЗВЕСТНОГО ГЕРОЯ

Что было — было до меня,
и без меня. Одно неясно:
как чья-то смерть была прекрасна,
при том, что жизнь была пуста...

И всё же — жертва не напрасна.
Я не могу её принять
и не принять:
 над нами властна
её слепая правота.

1986/87

САБОТАЖНИК — ОДИН В ПОЛЕ ВОИН

Чьи кулаки нам грозили с войны?!
Снайперы с детства въедались в умы.
Вроде, один среди сотен врагов...
«Не заводить, не дай бог, дневников.

Лучше не думать... Ничьи кулаки...»
Он узнавал их по смачному поту.
От делового: «Раззява, работай!» —
думал: «Вот фиг, не четыре руки...»

Тихо сидел, притулившись бочком,
с книгой раскрытой, в заросшем окопе:
взгляд исподлобья, на стёклах очков, —
будто глаза позабыл в перископе.

июнь 1988

УТРО НАКАНУНЕ ТЕРРАКТА

Я хочу померяться силой не с человеком,
а слабостию не с ребёнком;

первый обидит — я не отвечу,
ребёнок слабее — он заплачет.

Но я хочу померяться силой не с человеком,
а слабостию не с ребёнком;

первый лишь ранит, не добивая,
ребёнок играет — До полной победы!

Если меня только ранят — нанесу удар из засады,
и дети заплачут: «Он убивает всерьёз».

Но я хочу померяться силой не с человеком...

1982 — 1984

_***

 

Российский волк столетнего Парнаса,
он исхудал, и по зубам лишь мясо
варёное... но с губ летит, легка,
от семечек сухая шелуха.

Он переваривает старые обиды:
«Пускай теперь я на цепи для вида,
цензура мягкая для них — блаженный миг...
Всеяден я, и пожиратель книг.

Паромщик я в разливе «жёлтой» прессы,
но нет тоски о первобытном лесе
поднятых рук... Решится в одночасье,
кому не вдруг, вдруг, выпадает счастье».

Почуяв, кони давятся от храпа —
волк из капкана выгрызает лапу;

но рвёт и мечет — с губ летит, легка,
от семечек сухая шелуха.

25 марта 1988

ПОДПИСЬ К КАРТИНКЕ: Искусство

И закат нарисован
на дне с озёрною рыбой,
и лодка — оторванной цепью
скребёт по воде,
а небо стоит ещё полное грома.
Полынь, лебеда да берёза
настояны в сорванной криком гортани.
Что кричит человек на другом берегу
и машет руками?

нояб.- дек. 1995

ТЕНИ ПОЭТОВ

 М.Н.Ромму

1.

Переходя на личности, бунтуем:
мол, все вы (ваши псы и ваши пастухи)…
И после, вроде исповедь врачует,
выбалтываем — дело бы! — стихи,

не отделяя, в чём и чья вина,
словами чьи покрыты имена,
но будто всё происходило с нами —
и снова лица скрыты именами.

2.

Великое

мы славой окружили —
в парад Имён, не схожих по лицу —
но похвалы не всякой заслужили,
ВСЕГДА ГОТОВЫЕ К БЕССЛАВНОМУ КОНЦУ...

Но трижды славлю, кто подобный спор
переводил в негромкий разговор —
источниками пользуясь живыми,
Святое восстанавливая имя.

3.

Как было много лет назад,
Мы говорили не об этом...
Но всё о жизни говорят,
Собравшись за столом, поэты.

Лишь всё во времени смешав,
Я одного искал меж ними:
Как говорили неспеша!
Какими были молодыми!

1985

 

 

 Я чувствую под кожей чешую и жабры, и свой прах,
и мясо белое оленя.

 Не видеть её неделю — бессилие кролика,
упавшего замертво после полового акта — мы не виделись
вечность;
 не видеть её неделю — счастье кота, дорвав­шегося
до валерьянки — мы не виделись две картины несбыточных надежд.

 Вползаю не любовником, а гадом с оплывшими
блевотными веками,
 в груди у меня два сердца, как у пойманного голубя,
а третье во рту — так сильно прикусил язык.

 Где я был — что ей отвечу, если ничего не скрываю...
но что я могу ей сказать.

 ...Весенние деревья, ещё не набравшие сока, звонко лопаются под топором, как сахарные косточки — это моя работа,
 но за неё платят два кармана табачных крошек и немного меди на обратный проезд — если где-то меня ещё ждут, если мы любим друг друга;
 верней — это всё, что остаётся от целой вечности несбыточных надежд.

1986

 К.К.

Не знаю, чем стала для нас

Последняя встреча. В то утро
Мы жгли для тепла и уюта
На кухне невидимый газ.

И был так понятен язык
Со сцены сходившего лета.
Не стал я, конечно, поэтом,
Ты больше не плачешь от книг…

1984

ГУЛЯКИ

Памяти Адриана ван Остаде

 ...А тем же утром
До первой пыли
Мы возвратились,
И жадно ели
И много пили —
Пока напились.
 Но в тот же вечер
С собачьим лаем
В путь снарядились,
Нам на дорожку наливали,
И мы напились.
 А в «день такой-то»,
Как на вокзале,
На нас бранились:
«Вы кто такие? Мы вас не звали,
Ещё напились...»

1982

ПОМИНКИ

(ОБЫЧНЫЕ песни — те, которые исполнялись по обычаю... на свадьбах, похоронах, поминках и т.д.)

Что-то заспал — так всегда неуместно
вспомню вдруг: женщина... так же (при ком?)
силилась вспомнить обычную песню
с медленным вздохом — будто зевком.

Валом народ. Выносили чего-то.
Чью-то рюмку, забывшись (иль случай такой),
выпивали с окошка одну за другой,
и уже собирались и шли на работу.

Я работал тогда на бесценном металле:
относил, подвозил — не садился курить;
а необычные песни мешали
что-то вспомнить — чтоб всё позабыть.

1986

ВОСПОМИНАНИЕ

Я верю живым приметам,
портретам...
(Кому их писать?)
По фотографии —
деда —
на кладбище
трудно узнать.

Сентиментальным бредом
казалось порой
и снами —
моё увлеченье
предметом,
бывшим его часами:

глупо, банальной рифмой,
но попадая в такт,
за сутки
бежали час с лишним —
мерно
«тик-так,
тик-так».

А дед опаздывал вечно —
в надежде
на этот час...
Я верю живым приметам,
предметам,
помнящим нас.

авг. 1987

ВОЗВРАЩЕНИЕ С РАБОТЫ

У меня аллергия на металл в организме:
вид маленького паровозика, застрявшего в моём глазу,
становится моим взглядом на вещи;

но раз в сутки, возвращаясь с работы, [вижу:]
цветут деревья,
а потом сразу идёт снег.

1987

В ДОЖДЬ ПОД ДЕРЕВОМ

Ещё деревья держат дождь.
Подумать: шелохнись — и всё прольётся,
и засквозится, отразится с позолотцей
сквозь ветви небо... солнце! ну и что ж,

— пусть будет и оно, и ливень (в дрожь
лист пробирает) —
 ясности не требуй.
И лишь хвалы произносите небу,
оно ответит: «Ты — живёшь».

1986

 

Какой был сад! — все яблони опали,

Морозный пар струился от земли...
Ещё вчера — ты помнишь? — пролетали
Над самым нашим домом журавли.

Я помню ТО, и то лишь удержал
Не памятью, а будто самым взглядом:
Сад яблоко последнее держал;
И твой отъезд, и что была ты рядом…

1986

СОН

Легчайшие — во сне — слова
росли из губ сухой травинкой.
Любовники, мы шли в обнимку,
свой оставляя сеновал.

Обещанную «навсегда»
я обнимал свою подругу,
и сеном пахла борода,
её теплом и дымным лугом.

Мои слова струили кровь,
и плоть казалась их живее.
И было слово — как «любовь»,
других соломинок алее.

Но с лёгкостью, с какой
в молчанку дети то играют,
то не играют с «тем» и «той», —
она сказала: «Я не знаю»,

нарушив правила любви.
Сон становился очевидней,
и я воочию увидел
себя, метущимся в пыли —

слова корнями проросли.
Я прахом стал, придя из праха…
На куст, торчащий из земли,
мочиться подошла собака.

16 авг. 1993, Малаховка

_***

 

Всё не забыть. И женщин не забыть,

Когда, не зная пагубной привычки,
Выходишь ночью в кухню покурить,
И не дождёшься первой электрички.

А нравится мне в женщинах чужих
Приветная домашняя усталость:
Как им тепло в своих платках простых,
И то, что счастье малое досталось.

1985

СОН С ПРОБУЖДЕНИЕМ

В некотором давнем царстве
или некотором текущем государстве

над озером дети смеются —
можно рукой дотянуться...

Можно обжечься крапивой,
съесть недозрелую сливу,
можно попробовать на язык,
как острый тростник —
 акулий плавник;

вверх по реке, вверх по реке
подняться в спальном мешке;

...где волки доят коз, а ульи без забот,
без скверных и опасных пчёл рождают мёд...

 Но сны — не дальние края,
где, аки по суху, идёшь по звёздной пыли
с сумой и посохом, и веришь чудной были,
где так всё просто начиналось с «жили-были»,
 а просыпаешься: Иван-дурак — не я!

1985

_***

 

Мы решили — никто не Моцарт.
Посоветовались и решили,
Что серьёзно не согрешили:
Ну и что ж, что никто не Моцарт!
Только поздно — не разуверят,
Мол, по молодости поспешили,
Или — проще того — не решили...
Что ж, не в Моцарты — так в Сальери!

1984

_***

 Лене Калашниковой  

Как в церквах старинных голосники —
Точно дыры в куполе — не понять,
Отчего не замазал их мастер — ни дать, ни взять:
На Руси не повывелись шутники;

Так же в крохотном зальце, где акустика — ноль,
Я дырявым ощущал себя голосником,
Может быть, накопителем си-бемоль,
И дыханья певицы со сквозняком.

Я не слышал, чтоб пела она — жила! —
В той деревне, станице — я не был там...
И на санках мама меня везла
По знакомым — забытым давно местам.

Блохи парятся там в парной,
Тишина на берег плывёт — домой.
Это — будто подслушанный в дымной пивной
Разговор о себе, как с самим собой.

 

Кто услышит, чтоб пели голосники? —
Но в пустующей церкви шаги легки,
Будто небо держит за воротник,
И живой — по стенам — журчит родник...

За столом сижу: то ли водку пью,
То ли песня её во мне, точно бред —
Как закралась? — да, видно, уловку свою
Просчитал тот мастер на много лет.

дек. 1998

 

 

Как убывают дни! Хмельно и круто:

Где нечем крыть — не обойтись без лоска,
Но — вдруг! — становится весомою минута,
Как оттиск с беглого наброска.

СМЕРТЬ ПОЭТА

— Сейчас выработался совершенно новый внеклассовый тип людей — это алкоголики.  — С похмелья я иногда сочиняю стихи.
 (начало 80-х)
— Например, любера останавливают
на улице пьяных и избивают только
на основании того, что они пьяные.
 (середина 80-х)  «Диалоги»

Он издыхал испражнённым осетром
на нересте... Два рыбака-подростка,
пожалуй, находили слишком плоским
его — для ловли каменным багром.

Но он скорей почувствовал нутром,
как были их улыбки белозубы:
забил хвостом, засуетился глупо,
как на крючке — с раскрытым ртом...

1987-1994

«БЕССОННИЦА» (рисунок Врубеля)

Сквозь призрак сна, где преступленье грубо,
Зевает явь, за плечи теребя:
Всему пристрастен слишком бледный Врубель,
За всё святое лишь казня себя.

«Бессонница» — так неудобна поза,
И смерть глупа тем, как опять близка;
И краткий сон: Вангоговские ЗВЁЗДЫ
для Врубеля — рисунок потолка.

1985

В альбом М.Ромму

Мы лишь едва коснулись в разговоре
Того, сего, компьютеров, машин —
Я думал о «провинции души»,
Парадоксальности и собственном фаворе:

Неужто этот лысый господин
Меня достанет, даже нет, не в споре,
А в чём-то, прибавляющим седин,
Ума, и силы дураку в фольклоре...

4 июля 1998

ИЗ КАРЕЛА СЫСА

За сотни собак,
что я пожалел,
приручил и — выгнал,
думал: «Не приживётся
этот бездомный
с раздавленным боком,
даже если бы выжил...»

Я дал ему молоко
и фарш размял в хлебе,
будто бы с этим псом
разговаривать мне на небе.

7 сент.1987