Главная страница
О проекте
Авторы на сайте
Книжная полка
Гуманитарный фонд
Воспоминания о ГФ
Одно стихотворение
Пишите нам
Архив

ЗДЕСЬ МЫШЬЮ ПАХНЕТ.

(опыт тотемной мистификации)

И сказали они: какую жертву повинности должны мы принести Ему? Те сказали: по числу владетелей Филистимских пять наростов золотых и пить мышей золотых, ибо казнь одна на всех нас и на владетелях ваших.

(1-я Царств, 6. 3-4).

Итак. "Мышь или не мышь? — вот в чем вопрос."

Амбивалентность в отношении к мыши — бытовой инстинктивный ужас, презрение и гадливость, стремление отшвырнуть. убить! уничтожить — этот укоренившийся в

Хорек. Кайнозойская эра — эра господства млекопитающих.

сознании комплекс мышефобии есть не что иное, как тайное обожание и поклонение, и тайный страх за грех этого обожания, "страх-наслаждение", любовь-ненависть, мышефильство и мышепоклонство, пронизывающее культуру, несомненный признак тотемизации животного. "Во всем мне хочется дойти до самой мыши..." Мышь — тотем, существующий в скрытой, латентной форме, являющий себя на уровне бессознательного, причем, коллективного бессознательного", под маской самых разнообразных заместителей. Вспомним, например, Лермонтова: "Наедине с тобою, мышь, хотел бы я побыть...", а также: Есть мыши — значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно..

И совсем уж хрестоматийное:

"Да, были мыши в наше время!"

А то и с подчеркнутым пиететом:

Великий мыш! Здесь нет награды Достойной доблести твоей!..

Действительно, многочисленные фольклорные, сказочные традиции поощряют третирование мыши, ставя маленького зооморфного Друга не только ниже человека и уж тем более — праотца, но даже — ниже кота. Классические тому примеры — гофмановский "Щелкунчик", русский лубок или, скажем, стихотворение-сказка Заболоцкого "Как мыши с котом воевали". А между тем история литературы изобилует фактами, указывающими на едва ли не тотальное мышепоклонство. на подсознательную сакрализацию мыши в замещенной форме. Замена тайного, неосознанно-оберегаемого и обожаемого тотема в ряде литературных текстов другими обьектами, оттягивающими на себя весь сокровенный и сакральный смысл "мышествования" и претендующими на архетипичность — такими, как жизнь, бытие. душа и дух. родина, лира, а также — вещь, муж, солнце, деньги, жертва, рок. рожь — и другие — замена праотеческой мыши любым из этих понятий и обьектов есть не что иное, как цепь ритуальных убийств и пожирания тотема с последующим (а точнее, одновременным) оплакиванием и возвеличиванием его, с проявлением самых глубоких и родственных чувств. Вспомним пастернаковское "Сестра моя. мышь!.." или "О мышь моя! Жена моя!" — у Блока. И сокрушенные признания Есенина:

Ой ты мышь, моя родина кроткая!
Лишь к тебе я любовь берегу.

А Заболоцкий не забывает назидательно добавить: 
Мыша обязана трудиться!..

Десятки примеров мышелюбия, прямо-таки мышефильства можно найти у Пушкина, и прежде всего знаменитое: 
Пока не трубует поэта
К священной мыши Апполон...

Имеется в виду, конечно же, Аполлон Сминфейский (то есть — Мышиный)— известный как истребитель, и в то же время охранитель и покровитель мышиного племени. Здесь ощутим гениальный намек поэта на сходство и родство мышей с музами. В самом деле, мышь — хтоническое животное, произошедшее от матери-земли и громовержца-неба. Как и музы — от Зевса (или Урана) и Мнемосины (или Геи). Место рождения и обитания тех и других — Гора, (вспомним пословицу "Гора родила мышь") Аполлон Мусагет и Аполлон Сминфейский — водители муз и мышей. Это же совпадение, между прочим, находим и у Державина: Что ты, Мыша, так печально, пригорюнившись, сидишь Сквозь окошечко хрустально, склоча волосы, глядишь...

Рожденная от пары первосуществ и символизирующая разделение неба и земли, мышь занимает маргинальное положение, находится на границе сакрального и профанного времени и пространства. "Земную мышь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу...* Это, опять-таки, придает дуалистический характер интерпретации ее облика в литературе. Например, у Некрасова: Ты и убогая. Ты и обильная. Ты и могучая, Ты и бессильная, Матушка-Мышь.

Печать божественной мудрости и красоты сочетается с уродством и дикостью. Опять вспомним Пушкина, разговор юноши и старца:

Альберт: Ты врешь, еврей: да через тридцать лет

Мне стукнет пятьдесят, тогда и мыши

на что мне пригодятся?

Жид: Мыши? — мыши.

Всегда, во всякий возраст нам пригодны;

Но юноша в них ищет слуг проворных

И не жалея шлет туда-сюда.

Старик же видит в них друзей надежных

И бережет их, как зеницу ока...

Другой пример дуализма — диалог между Татьяной и Онегиным. Она:

"Я к вам мышу — чего же боле..."

А он:

"Но я не создан для блаженства. Ему чужда мыша моя."

Малость мыши в сочетании с большим эффектом ее деятельности превращает ее в дитя-демиурга, в юнговский архетип младенца ("Ночевала мышка золотая на груди утеса-великана...") Та, что разбивает золотое яйцо — космическую прасистему — или ненароком вытаскивает репку, безусловно соответствует принципу "меньше малого и больше великого", подтверждая свое право на роль творца вселенной, и превращая поэтов в своих мышеприказчйков ("Нас'мало избранных, мышливцев праздных"). Она суспеком выполняет также роль культурного героя, искусного и всемогущего, типа Прометея. Геракла или Асклепия.

"Мышь подымается неисчислимая. Сила в ней скажется Несокрушимая."

Из этого же ряда и грибоедовские претензии к вверенной ему современности:

Тушканчик

Где, укажите нам, отечества мышцы, Которых мы должны принять за образцы?... Но часто ощутим и непременный мотив заброшенности, покинутости, преследования и гонения —аналог "избиения младенцев". — проявляющийся то у Анненского: "Вот она, долинка, глуше нет угла. Мышь моя, мышинка! Долго ж ты жила!" то у Есенина:

"Мыш ты мой опавший, мыш заледенелый..." то у Некрасова:

"У Мыши кость широкая, Но сильно исхудалое Лицо. Их недокармливал Хапуга-эконом" Профетические функции мыши сводятся, как правило, к дурным предзнаименованиям — смерть, разрушения, война. мор, голод, болезни, бедность. Опять же Некрасов: "По-русски меня офицер обругал, Внизу ожидавший в тревоге. А сверху мне мыш по-французски сказал: "Увидимся, Маша, — в остроге." Или Есенин с его красноречивыми недомолвками: "Мы теперь уходим понемногу В ту страну, где мышь и благодать..." а то и более определенно: "Веселись, мыша Молодецкаая. Нынче наша власть — Власть Советская." Вкусивший пищу, к которой прикасалась мышь, забывает прошлое. Забыться и заснуть — не это ли лейтмотив пушкинской трагедии "Мышь во время чумы".

В европейском средневековом искусстве мышь — олицетворение сатаны, а также бренности и мирской суеты. "Мышом к мышу мыша не увидать." Хотя чаще мышь — превращеннная невеста, заколдованная невеста, невеста дьявола. Поистине неудержима тайная страсть поэтов к инфернальному женскому началу. Но если Мандельштама это явление терроризирует, как вампир, или суккуб, побуждая к высказываниям типа.

"Меня преследуют две-три случайных мыши..." или:

" Мышь отвратительна, как руки брадобрея..." или чуть мягче: "В огромной комнате тяжелая Нева И голубая мышь струится из гранита..." то, скажем. Пастернак или Цветаева отдаются этому влечению безоглядно:

"Здравствуй! Не стрела, не камень — я, живейшая из жен — мышь. Обеими руками в твой невыспавшийся сон..." или:

"Неподражаемо лжет мышь Сверхожидания, сверх лжи... По по дрожанию всех жил Можешь узнать: мышь!" Это Цветаева. А вот Пастернак: "Любимая — мышь! Когда любит поэт. Влюбляется бог неприкаянный. И хаос опять выползает на свет, Как во времена ископаемых." И дальше:

"Как мышь, как жемчужную шутку Ватто умеют обнять табакеркою..." Однако, бывают минуты, когда Борис Леонидович раскаивается в своих чувствах, находя их извращенными, и делает заявления типа "Быть мышеложцем некрасиво." А вот Гумилев Николай Степанович до того трепетно относится к тотемному предку, что вообще не рискует назвать его по имени, но и его необратимая тайная страсть (и "мышев комплекс") очевидны хотя бы из этих строк:

"Царица, иль, может быть только печальный ребенок.

Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем, И стан ее стройный, и гибкий казался так тонок. Он тайно стремился навстречу серебряным зорям."

Иногда и Есенина охватывает внезапное, обычно не свойственное ему стеснение и стыд за свое тотемистическое чувство, за метафоризацию жажды крови « каннибализма, и он прибегает как бы к двойному замещению. Он обращается к женщине, но мысли его далеки от нее: "Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо — Не тебя я вижу, не к тебе пришел." Знаем и мы с вами, ибо в других местах страсть к зооморфному выдает себя с головой: "Я теперь скупее стал в желаньях, Мышь моя, иль ты приснилась мне?" а то и с содроганием: "Я готов рассказать тебе, поле. Про волнистую мышь при луне." Примеры можно множить и множить, но, я думаю, уже ясно, что реконструируемая вами таким образом тотемистическая направленность литературы (по крайней мере, значительной ее части), обилие выявленных "мышеизлияний" можно трактовать, пользуясь выражением Фрейда, как "медленное возвращение вытесненного". На протяжении столетий практически не было прецедента открытого, не замещенного присутствия тотемного предка в его истинном величии и блеске, с одной стороны, а с другой — со всей присущей ему амбивалентностью. Единственным в своем роде робким намеком на подобное возвращение можно считать явление князя Мышкина у Достоевского, но и то, как вы понимаете, в крайне идиотической форме. Поэтому одна из задач современной литературы видится мне в радикальной десакрализации мыши как тотема, в растабуировании запретной страсти и тем самым — в освобождении от нее.

Землеройка. Коренные зубы насекомоядных, так же, как и у их предков пантотериев имеют трехбугорчатое строение.

Появление мыши в ее естественном обличье и при естественном освещении (вместо тенденциозно-выгодного или, напротив, невыгодного) было бы выстраданным завершением маршрута многолетних скитаний прародителя по культурным лабиринтам, актом обращения тотемов в священные камни — в чуринги. Это было бы закономерно и туманно (и уже есть тому примеры). ибо. как сказано у Козьмы Пруткова, "если у тебя есть мышь, заткни ее. Дай отдохнуть и мыши". Сказано также: " Мышь есть фopмa беспредельного разнообразия... Глядя на мышь, нельзя не удивляться... Мыши бывают великими и малыми не токмо по воле судьбы и обстоятельств, но также по понятиям каждого... Взирая на мышь, прищурь глаза свои, и ты смело разглядишь на ней пятна... Мышами измеряются успехи цивилизации, и они же представляют верстовые столбы истории, служа телеграммами от предков и современников к потомству."opмa беспредельного разнообразия... Глядя на мышь, нельзя не удивляться... Мыши бывают великими и малыми не токмо по воле судьбы и обстоятельств, но также по понятиям каждого... Взирая на мышь, прищурь глаза свои, и ты смело разглядишь на ней пятна... Мышами измеряются успехи цивилизации, и они же представляют верстовые столбы истории, служа телеграммами от предков и современников к потомству."

Сказано также у Юнга: "Архетип едва ли рождается из физических фактов, скорее, он отражает то, как душа переживает физические факты, причем, она (душа) подчас доходит до такого самоуправства, что отрицает очевидную действительность и выставляет издевающиеся над этой действительностью утверждения."

И у Честертона сказано, что "люди предпочитают радоваться величине мироздания — но почему бы им не радоваться его малости? ... Я очень люблю Вселенную и хочу звать ее уменьшительным именем. Я часто делал так. — и она не возражала."

И у Екклезиаста (3.19): "Потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти. и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все — суета!" 18.10.92

Примечание: В данном тексте использованы сведения из энциклопедии "Мифы народов мира", Москва. 1991-92 гг., в частности, из статьи

М.Н.Соколова "Мышь" и др. ***

Мышь посыпанная дустом
знай лежит себе воняет
третий день под батареей
Мышь боится мертвой мыши
Шерсть стоит как против шерсти
Мышь уходит где душа
Где душа ее и прыщик
раскрываются в движенье
в хрусте звезд и макарон
Мышь фарцует пьет гудрон
переходит тротуары в неположенных куста
х и раскрывшись и отдавшись
и нахрюкавшись приманки
мышь лежит под батареей
словно пешка в центре поля
изолированная 87

Мой тотем 

Мой тотем нагадил на татами
Я ему за это атата
Он оскорбился ужасно и облевал в четырех местах
старинный дедушкин атлас по анатомии
Я его за это Достоевским "Бесами"
промеж рогов хлобысь
А он в тетраэдр кварцевый залез
И беседует оттуда с папой римским
Я тащу покрепче табуретку
кожанный передник осцилограф ( на всякий случай)
и топор

Вдруг слышу он сзади осторожно
заводит мотор
трррр
и взлетает
Делает поблескивая на солнце
пару кругов над пивным ларьком
обменивается дружескими напутствиями с очередью
и садится на маргаритку

Маргаритки у нас не растут
Я забываю их поливать
Точнее тренирую
И хрен чего вырастет при такой тренировке
Маргаритки растут у соседей
с которыми у нас общий разделенный бетонной перегородкой
балкон с дурацким полумасонским названием "лоджия"

Мой тотем глядит на меня откровенно развратно
как какая-нибудь Лукреция Борджиа щурясь и завораживая
как какая-нибудь Жужа Маша-с-Уралмаша Мадонна с постелью и
бронетранспортером или дочка дворничихи Чистоблятдинова Венера
В общем какие там к черту хорошие манеры таращится на меня своей ни кожей-ни рожей
А мне что Я
и так-то плохо вижу а также слышу
пишу читаю воспитываю подрастающее поколение

передвигаю усилием воли мелкие предметы
и государственные границы и вообще;
передвиюсь с большим трудом
Чтобы сдвинуть меня с места нужно как минимум
землетрясение

или на худой конец
фестиваль современного искусства в Смоленске
Мой тотем делает глубокий вдох
и начинает говорить по-эстонски
Уй — я — аэ — ый — я — ээ — бритвуус — мяги — вируус — пеги —

идут белые снеги белые белые у-них белые руки и белые ноги у них белые волосы они лежат как кресты распласпшвшись на серой земле их волосы как белые звезды их зубы истерлись в известку их кости истлели как болотные лилии их белые рубашки врастают в грунт как белые лысые камни Я иду к тебе среди белых камней среди крестообразных следов указателей среди этих казаков-и-разбойников их лица как целлулоид в муке их муки окончены их радость отлетела их любовь истончилась рассыпалась и летает зубным порошком я иду сквозь зубной порошок сквозь мел и муку сквозь целлофановые взгляды невидящих глаз я иду к тебе я слышу твое призывное нутряное тройное
кис-кис-кис

кссссксссссссс ксссссссссс