| |
м.г.
Предваряя все, что будет сказано ниже, необходимо заметить, что предлагаемый текст, вероятнее всего, разочарует заинтересованного читателя. Вдумчивый ученый не найдет в нем строгой концепции, основанной на богатом материале и подкрепленной удачными цитатами из трудов признанных авторитетов в области этнологии, религиоведения и фольклористики (впрочем, в удовольствии упомянуть некоторые имена автор не смог себе отказать). Уважаемый интеллигентный читатель едва ли удовлетворит свою высокую жажду запредельного, таинственного и ужасного. Утонченный эстет не дочитает даже заглавия; обманется в своих ожиданиях русский почвенник, но и безродный западник вряд ли... Но довольно. Автор должен признаться, что единственной его целью было выстроить скромный постамент для двух светлых букв — инициалов той, благодаря кому явились на свет эти заметки, и кому преподносит их автор с просьбой благосклонно принять посвящение.
Начнем с небольшой сказки из собрания Афанасьева (№ 19).
Алексей ЮДИН
О ЖЕНСКОМ НАЧАЛЕ В РУССКОМ НАРОДНОМ НЕХРИСТИАНСКОМ МИСТИЦИЗМЕ
(на материале фольклорной прозы)
Старик лезет на небо
Жил старик и старуха. Старик катал, катал одну горошину. Она и упала наземь; искали, искали, не могли найти с неделю. Минула неделя, и увидели старик да старуха, что горошина дала росток; стали ее пол-
Горох поспел, и полез старик по горох, нащипал большой узел и стал слезать по китине (ствол или стебель растения, на котором растут стручки. — А.Ю.). У старика узел упал и старуху убил; тем и кончилось.
Подавим вместе с чувствительным читателем внутренний возглас "За что?" Вопрос этот неуместен. И дело не только в ставшей классической рекомендации не стоять там, где "идет строительство или подвешен груз", и даже не в очевидной истине, что не следует вертеться под ногами у занятого делом мужчины. Слишком явны признаки того, что перед нами явление иного, хотя типологически сходного ряда — жертвоприношение.
Не было бы ничего поразительного, если бы мы даже предположили, что перед нами одно из воспоминаний о подлинных кровавых жертвах, приносившихся древними славянами. Не так уж и много поколений отделяет нас от тех суровых времен, и даже в безобидном "Стихе о Голубиной книге", исполнявшемся бесчисленными "каликами перехожими" старой России, сохранились, как показал в свое время В.Н.Топоров, следы текста, произносившегося некогда жрецом над расчлененной жертвой. Но мы, отрываясь от научной почвы, говорим о другом, о жертвоприношении в духе, на алтарь которого положена несчастная женщина.
Читатель, знакомый с трудами Мирчи Элиаде или его последователей, без особого труда разгадает символику афанасьевской сказки. Гороховое растение, выросшее до небес, есть не что иное, как мировое древо, Axis Mundi, ось, связующая здесь и там, путь, по которому совершается мистическое восхождение через иерархию высших миров к таинственной цели. Старик- мистик, преодолев преграды и пожав плоды высшего знания, совершил роковую ошибку. Он попытался вернуться той же дорогой. Но, вспомнив тонкие наблюдения П.А.Флоренского над геометрическим 'устройством пространства "Божественной комедии" (см. его "Мнимости в геометрии"), вспомнив финал "Алисы в стране чудес", не говоря уже об оригинальных мистических трактатах, мы убедимся, что возвращение назад в неэвклидовом мире невозможно осуществить обратным повторением пройденного пути. Неизвестно — сказка умалчивает об этом, — поплатился ли старик за попытку применить к миру иному логику грешной земли, но ясно, что для восстановления нарушенного им миропорядка, укрощения разбуженных ошибкой мистика сил требовалась жертва, и ею стала дожидавшаяся у входа, у подножия древа, чуждая высшим устремлениям (в другом варианте сказки старухину горошинку склевала курица), земная, темная женщина.
Но почему именно женщина должна первой расплачиваться за мистические ошибки восходящего в облака мужчины? Чем провинилась она, и можно ли в описанном случае вообще говорить о какой-то вине?
Обратим внимание на любопытную вещь. Герой русской волшебной сказки отправляется в свое шаманское путешествие за тридевять земель, в мир иной, чаще всего чтобы: а) спасти женщину; б) завоевать женщину; в) выполнить поручение женщины или ради женщины (поистине. "когда бы не Елена..."). Дабы не загромождать текст многочисленными примерами, отошлем любознательного читателя к любому изданию рассматриваемых сказок. Но и сам вход в небесные чертоги. открываемый в разнообразных магических и мистических традициях от египетской "Книги мертвых" или различных восточных учений — до гностиков или иудейской Каббалы произнесением тайных имен, и охраняемый вполне мужскими существами: архонтами — владыками семи планетных сфер в греческой традиции, небесными "привратниками" в иудейской мистике Меркавы (т.е. 'колесницы') и т.п., этот вход, который, у славян, как показал еще В.Я.Пропп, зачастую оказывается избушкой в лесу (возможен, впрочем, вариант колодца, дерева и пр.), поручен старой, хромой, недоброй, по некоторым данным — слепой, но женщине: Бабе-Яге. Иногда речь может идти об избушках трех ее сестер (3 сферы) или сестер змея, Кащея и др., но в любом случае хранительницами входов в концентрические области мира иного служат женские существа. Более того, если похитителем спасаемой царевны оказывается, естественно, мужской персонаж (часто — змей), то в случае добычи героем волшебных предметов владелицей их обычно является женщина: вспомним Белую Лебедь Захарьевну, в другом варианте — Елену Прекрасную, обворованную и изнасилованную во сне Иваном Царевичем, которая, не сумев догнать вора, не только не мстит ему впоследствии, но, явившись через двенадцать лет с двумя выросшими без отца сыновьями, приказывает последним наказать неверных братьев своего обидчика, а сама выходит за него замуж (попробовал бы не взять!). А всевозможные Василисы Кирбитьевны, Марьи Моревны, Анастасии Прекрасные, иногда именуемые просто Ненаглядная Красота, к которым приходит в конце своего пути сказочный герой, даже свидетельствуют о том, что абсолют, к которому прорывался простонародный славянский мистик, зачастую оказывается с женским лицом (не здесь ли, рискнем предположить, почва и корни местного учения о Софии?).
Обратим также внимание на странное сходство имен, связывающее сказочных запредельных красавиц со звездами-помощницами русских заговоров, унимающими крикливых младенцев и присушивающими любовь: заря Мария, заря Макарида, Марина, Маремьяна, Анастасия, Варвария (ср. Варвара- краса. длинная коса) и мн.др. Звезды эти. утренние и вечерние, по сути-—одна звезда: Beнера, связанная, как было показано автором этих строк в сугубо научной работе "Об именах звезд-помощниц в русских заговорах" (а печати), с персонажем славянского языческого пантеона Марой-Мареной-Макриной-русской Мокошью, сходной с античной Афродитой-Венерой. Мокошь эта, связанная, в свою очередь, с темными жизненными силами, дождем, ночью, половой жизнью, женскими работами и судьбой, была супругой Громовержца, и изменила ему, соблазненная, как и многие ее земные подопечные, змеем (вспомним, кроме очевидной Евы, многочисленных в прошлом русских девиц, сохших и тощавших из-за еженощных посещений их летучим огненным змеем, от какового даже существовали специальные заговоры, столь неотвязна была напасть: вспомним Веру из "Обрыва" Гончарова — как протягивал ей яблоко Волохов (от Волос-Велес — имени того самого славянского змея-соблазнителя, хотя откуда знал это Гончаров?) — да мало ли что вспомнит на эту тему любой из нас?). За измену неверная богиня была наказана громовым ударом и низвергнута на землю, с множеством детей ее греха Громовержец квитался потом отдельно. Сей архетипический адюльтер (ср. русское диалектное словечко "мокосья"— гулящая женщина) лег, видимо, печатью первородного греха на земных женщин, делая необходимым все новое и новое воспроизведение наказания праматери-патронессы — во имя поддержания устойчивости космического миропорядка. В свете сказанного смерть несчастной старухи (кстати, от упавшего сверчу, из иного мира, мешка — молнии?) становится не такой уж и беспричинной. И если старик виновен только в ошибке — супруга его обречена искупить ее уже самой своей природой.
Итак, в каких же образах предстает перед нами Вечная Женственность русского мистического фольклора? Немыслимая, запредельная краса — и уродство хромой старухи с людоедскими наклонностями; красна девица, зашивающая в заговорах золотой иглой кровавые раны — и нагие, простоволосые. страшные лихорадки- трясовицы тех же заговоров, несущие болезнь и смерть: всевозможные бесицы, русалки, женские ипостаси лесных, полевых, домашних и прочих демонов; добрые звезды — и ядовитые змеи, чьих цариц заклинают взять обратно свой яд; счастливые невесты, идущие под венец со своими мужественными спасителями — и изменницы, заслуженно наказываемые обманутыми мужьями. Вернувшись в наш низменный мир, добавим сюда многочисленных старушек, до сего дня заговаривающих болезни, снимающих сглаз и присушивающих любовь во всех уголках несчастной нашей державы, — и страшных колдуний, наводящих черные чары на выкопанный след, волосы или восковую фигурку несчастной жертвы. (Колдунами, впрочем, чаще бывают мужчины — старые бобыли. Их. которые, как сказано где-то Ю.Мамлеевым, еще при Екатерине Великой под Москвой свадебные поезда в волчьи стаи оборачивал, боялись всем селом, и жили они обычно на отшибе.) Оказывается, что женское начало, связанное, как известно, со всем нижним, левым, темным, влажным, земным, смертельным, само по себе вмещает два полюса, два качества, две различные сути. И пусть этот вполне тривиальный вывод послужит лишним предупреждением новым Иванам- дуракам, ищущим Вечной Женственности. Я говорю им: не бойтесь, если — уже обретенная — она однажды явит вам свое змеиное жало. Запаситесь мужеством и терпением, припадите к роднику старых ученых книг, и главное — никогда не пытайтесь вернуться назад по раз пройденному пути. Помните: только выдержавшему все испытания явится однажды Ненаглядная Красота.
|
|
