| |
..С авангардистом гуляла вдова...
Идея фестиваля Гуманитарного фонда им. А.С.Пушкина родилась на очередном заседании правления, повосклицали, пофыркали и, как водится, забыли, днако прошел год, приехал из Смоленска поэт Саша Голубев и, сияя смоленским румянцем, объявил. что нашел деньги, заказал кормежку, гостиницу и лучшие залы города; и надо немедленно сочинять сценарий, потому что уже со всех концов России-матушки, шепча стихи и побулькивая бутылками в рюкзаках, тянутся в сторону фестиваля лохматые и лысые, серые и блестящие, любезные и матерящиеся поэты. Сначала казалось. что это мистификация. Реэве мы можем сами себе что-то устраивать? Нас ведь классик приучил, что "сами придут, сами все принесут". Мы ведь до сих пор считаем, что вместо коммунистического спецраспределителя пришел антикоммунистический спецраспределитель, и теперь из того же котла будут наливать именно в те тарелки, которые вчера обходили. Короче, трогаться с места и впрягаться в организацию неизвестно чего не хотелось. Однако любопытство пересилило, и вот я в Смоленске, чистом, тихом и трогательном городе. о котором почему-то принято говорить, что он во время войны был весь разрушен, и смотреть там нечего.
Первое, что приходит в голову в центре Смоленска, это, что если его считать разрушенным, то Москва выглядит так. как будто бомбежка кончилась полчаса тому назад. Город витиеват, ухожен и несуетен, ни одного ободранного особняка, ни одного орущего и несущегося с сумками наперевес аборигена, ни одного нищего (все эмигрировали в столицу). Здания Драмтеатра и Филармонии просто привели меня в трепет, таких вылизанных стен и ступенек в Москве я не видела давно. Розанов говорил, что "храм — есть отношение народа к священнику". Короче, Смоленск выглядел как город, построенный в павильоне специально для сьемки фильма о фестивале нового искусства.
Деньги на все это презентовали Вяземский льнокомбинат. Коммерческий банк "Днепр" и Российское агентство свободной печати.
На предоткрытии все узнали много неожиданного. Например, председатель правления фонда Михаил Ромм обьявил, что после переворота в культуре все равно остались две культуры: одна — которую печатает журнал "Знамя" и не печатает газета "Гуманитарный фонд", другая — которую не печатает журнал "Знамя" и печатает газета "Гуманитарный фонд". (Тут я не слишком согласна с Роммом, потому что из всего литературного наследия коренного смоленца Твардовского люблю фразу о том, что у писателей нет никакой групповой борьбы, просто одни читали "Капитанскую дочку", а другие — нет. Представители "нового искусства" вроде бы ее читали, но. как показал ход фестиваля, очень невнимательно.) После Ромма Юрий Новиков из Санкт-Петербурга поведал о деятельности Дягилевского центра в области живописи. Борис Иванов пообещал всех напечатать в журнале "Часы", поэт Бонифаций пригласил всех на фестиваль палиндрома, Борис Останин рассказал об успехах Санкт-Петербургского отделения фонда, Лариса Березавчук сделала минидоклад о деятельности лаборатории социокультурных исследований А.Н.Горски, а Евгений Бунимович обратился к публике с сообщением о том. что американский участник фестиваля Джон Хай женат. Кроме того, патриарх андеграунда Дмитрий Александрович Пригов прочитал старые стихи о том. что вымерли все: греки, евреи, русские, остался только он, Дмитрий Александрович Пригов. Что и стало печальным эпиграфом к фестивалю.
Открытие в сияющей Филармонии, бывшей Городской думе, мы построили как откровенный парад звезд. Его открыли Нина Искренко с Джоном Хаем,которые, читая стихи на родных языках, скрашивали их неубедительными приметами пост-советской раскованности: номером "Независимой га- зеты", пустыми пивными банками, импортным зонтиком и голым животом Нины Искренко. Вслед за ними Олег Хлебников, предупредив, что авангарда терпеть не может, читал жалобные стихи про то, как русские девки уезжают в Израиль. Елена Кацюба и Константин Кедров упражнялись 8 метаметафорах. конечно, в больших дозах блистал Пригов, Роскошная Ры Никонова с голыми плечами, в цветастых колготках и нарукавниках душераздирающих цветов, демонстрировала свой журнал "Транспонанс", стихи из одних гласных и одних согласных, выла. верещала и дудела в картонную воронку. Особенно мил был Виктор Кривулин, он рассказывал о том, что когда в сорок шестом году Ахматова читала стихи в филармонии, единственный уцелевший свидетель не мог потом вспомнить, какие же, собственно, это были стихи, но утверждал, что на Анне Андреевне была шаль, и она очень ловко с этой шалью управлялась, и что наш "пир во время чумы" вряд ли уцелеет в памяти текстами. Именно так и случилось.
Потом была музыка, когда она достигла апогея, ей начали помогать Дмитрий Александрович Пригов, заказные актеры из театра "Сайры Бланш" и активисты из поэтов. Начался хеппенинг по-советски. Хеппенинг по-советски — это когда несколько человек натужно демонстрируют раскованность, а зрительный зал разглядывает их с гримасой зависти и брезгливости. Дальше дело обычно не идет потому, что советские "хеппенингисты" имеют слабое представление о законах ocвоения театрального пространства и театрального времени. Представление о жанре в их рядах, как правило, укладывается в строчку "что за свадьба без битья — пьянка, да и все". В общем, актеры, претендующие на органику в предлагаемых обстоятельствах, напряженно и однообразно выгибались возле задних рядов, Пригов весело вопил сонет десятилетней дав
ности, из которого, как куски нафталина, сыпались антисоветские смелости", поэт Бонифаций качался на занавеске, уличный артист Тиль безумно скакал между рядов с еловыми ветками в зубах, а сочувствующие визжали и улюлюкали. Короче, кайф в стиле "ретро , в котором, несмотря на громкость, самым выразительным все же оказывается лицо крстящейся филармонической уборщицы, на секунду засунувшейся в зал.
А кстати, музыканты на фестиваль приехали замечательные: Вячеслав Гайвороновский из Санкт-Петербурга. Александр Аксенов из Риги, Александр Нестеров из Киева. Игорь Захаров из Екатеринослава и
Влад Макаров и Михаил Юденич из Смоленска.
Вечером участников фестиваля ждало помещение дансинга с накрытыми столами, где часть представителей "нового искусства" пошла вразнос, незнамо где успев набраться; они бросались к микрофону с произведениями. которые на трезвую голову читать не решались, русскими народными песнями, державинскими одами и обличительными монологами в адрес своих же андеграундных паханов. Пластичный Тиль забрался по металлическим конструкциям, завис на потолке и оттуда позировал телевидению.
 |
Началось битье бутылок, и два юных дарования вынесли к микрофону третье спящее на стуле . Спящее дарование начало выворачивать на эстраду, но корешам не пришло в голову как-то его... в общем чем-то ему помочь. Напротив, корешей это возбудило так, что они немедленно начали вокруг несчастного танцевать прямо на битых стеклах, и на том, что несчастный изверг из себя. Юнцы с красными рожами нервна выворачивали карманы, одинокие литературные дамы тащили наиболее пригодных из них в номера, робкие интеллектуальные разговоры за столом перекрывались матерными частушками и куплетами гимна -Советского Союза. Короче, "Даже для Лиходеева это было слишком". Особено буйствовали почему-то представители прессы. Юноша из "Комсомолки", уже въехавший в Смоленск едва держась на ногах, бойко описал картинки фестиваля, отложившиеся в его ярком от количества выпитого сознании. Думаю, что если бы он приложил к этому фотографии собственных телодвижений, то газета увеличила бы тираж. Слава богу, что утром следующего дня он, так и не "просохнув", бросился в Москву освещать фестиваль. |
 |
Я, Голубев и Ромм, озабоченные только тем, что спонсорских денег не хватит, если, раскрепощаясь, поэты начнут бить стекла, начали агитировать, на выход с целью возложения цветов к Пушкину, возведенному возле дансинга, почему-то с байроновским профилем. Не прошло и часа, как мы кое-чего добились, жидкая кучка еще
стоявших на ногах была к классику доставлена, путь от дансинга к отцу отечественной словесности был усеян телами, как Куликово поле. Собственно, возле Пушкина ничего, кроме пьяных соплей и тривиальностей добиться от поэтов не удалось даже, телевизионной бригаде. В атмосфере восторженного пьяного скотства и глубокой нежности к самой себе тусовка доволоклась до гостиницы, где давным-давно сидела по номерам наиболее интеллигентная фестивальная
публика, покинувшая дансинг при первых тактах петеушных радостей. Там она пила чай, слушала стихи, обменивалась мыслями и визитками, лишний раз подтверждая слова Кропоткина о том, что свобода аристократична, а не демократична.
Утром администрация гостиницы сообщила, что они виде-
ли все: спортсменов, фарцовщиков, партийных работников, но такого... Возложившие цветы самоутверждались о гостиничном ресторане до утра. |
Кстати, организация фестиваля, которую взял на себя Саша Голубев, была виртуозной: помимо застойно-шикарных обедов-ужинов, лучших залов в городе, автобусов, рекламы и отличной гостиницы, он еще и отправлял людей домой в разные концы страны согласно их пожеланиям и внезапно возникшим обстоятельствам. Кроме того, ему удавалось как-то тактично сортировать и утешать поэтов, которых кроме алкого-
ющее: в достаточном ли престижном, относительно собутыльников, месте они будут читать свои бессмертные произведения. Один пылкий юноша не желал читать стихи в музее, потому что музей — в здании церкви, стихи — похабные, а он (юноша) — человек глубоко религиозный. Другой, везший на фестиваль доклад "Метафизика авангарда", уже на вокзале ползал на четвереньках, и каждый вечер я наблюдала, как, выкидываемый из очередного номера спортсменок грамотным пинком, он возмущенно орал: "Суки, не дают русским поэтам!" Третий, клещом висел на Джоне Хае, нашептывая: "Два доллара на опохмел!" Четвертый уверял, что он подпольный миллионер. тайный брокер биржи "Алиса" и скоро купит всю поэзию. Пятый клялся, что он второй писатель в стране после Сорокина. и вчера в китайском ресторане ел засахаренный лотос... В общем, зверинец.
Второй день фестиваля начался открытием выставки. Это действительно было праздником, потому что в Смоленске первый раз выставлялись работы В.Лисинова, дивного художника, не однажды представленного за рубежом и на корню скупаемого американцами. Неужели все его картины уедут?! Неужели наши галереи проспят и этого художника, скромного интеллигентного человека, не умеющего так коммерчески пристраивать свои вроде бы некоммерческие произведения, как это наловчился делать весь наш андеграунд? Скажу честно, каждая картина Лисинова — больший вклад в отечественную культуру, чем десять подобных фестивалей.
Играли музыканты, читали поэты, было чудно, похмельный синдром уберег храм от нашествия героев дансинга.
Литературный семинар и литературный вечер тоже удались. Наконец стало понятно, сколько приехало молодых и талантливых, какие у них красивые лица, и стихи хорошие. И нет в этих лицах дешевого апломба, изуродовавшего лица наставников, перемешки обиды и сытости, маски Наполеона по отношению к младшему и шепоту: "Чего изволите?" по направлению к телевизионной камере.
Утром третьего дня в Драмтеатре началась финальная акция "Радиодраматургия как Новая поэзия". Ее готовили "Клуб-лаборатория новой драматургии" и артисты театра "Дети Райка" под руководством Нели Клеменко. Чи
тали три радиопьеры: Пубертат" Михаила Угарова, "Друг тоскующих" Елены Греминой, и мою "Мой муж — русский художник". После первой пьесы часть поэтической массы демонстративно вышла из зала и начала метаться по театру в поисках выпивки. Обретя три трехлитровых банки бормотухи, эта часть фестиваля поселилась в фойе дочитывать недочитанные стихи. Их не волновали ни мы, ни музыканты, ни художники. Как Алиса не могла читать книжки без картинок и разговоров, так и наша поэтическая тусовка
строго в двух ипостасях: выпить и стихи. Мы даже перефразировали по их поводу известный тезис о некрасивых женщинах: не бывает плохих стихов, бывает просто мало водки.
Глаза у юных дарований блестели оттого, что им дали отхлебнуть из одной банки с Приговым, голоса звенели. Оно, конечно, может быть и мило, но я как-то плохо представляю своих друзей драматургов, трепещущих от радости антисанитарного распивания в компании Петрушевской, или даже Фриша с Дюрренматом. Как-то все же у театральных некоммерческих авторов и с чувством собственного достоинства получше. да и с манерами.
В зале замечательно работали музыканты, а разувшийся Тиль водил на веревочке Бонифация, дико оравшего плохие, но матерные стихи, видимо, полагая, что это и есть новое искусство. Фестиваль, как разграбленный корабль, причаливал к берегу.
Оставалось заставить всех собрать чемоданы и сесть в автобус.
Слава богу, что Ромм когда- то преподавал в старших классах, а Голубев — в ПТУ. Они как-то согнали господ поэтов. Билетов все время получалось больше, чем представителей новоголскусства, и тогда их начинали считать по головам, на что внесенный на руках в автобус представитель "Эха Москвы". упившийся до потери очков и координации, очнулся и завопил: "Поэтов по головам считать не позволю!", после чего заснул уже до Москвы.
У вагона трогательный Тиль, укравший где-то ведро с песком, глумился над почтовым ящиком, висящим на пероне, полагая, что это и есть перфор- манс. Клуб "Поэзия" проголосил бывший гимн бывшего Союза. победно озираясь по сторонам. Видимо, это,не принесло удовлетворения, тогда они завопили про то, как "с пионером
Гуляла вдова", потом "с комсомольцем гуляла вдова", потом "с коммунистом". Последним, с кем гуляла вдова, был "авангардист
В психике человека, как утверждает психоанализ, нет ничего случайного. В психике поэта тем более. Если вдова сменила коммуниста на авангардиста, значит речь все-таки идет об отечественной культуре. Да ведь и правда, эти вчерашние дарования подвальные, лоснящиеся сегодня, полмира объехавшие под марку несгибаемости в застой. Авангардисты, изношенные до дыр сначала системой, а после ее развала самими собой. Совершенно равнодушные к молодежи, глазами их пожирающей, да в общем, и друг к другу. Славные, иногда талантливые, но в раже отрицания заразившиеся от большевиков всеми тяжкими и построившими свою авангардную планету по тем же принципам, что и враги свою соцреалистическую. Та же нетерпимость, та же безответственность как кредо, то же, извините, бескультурье. Только время сыграло с ними злую шутку, зритель ушел в новую жизнь, а призрак авангардиста все выламывается перед призраком большевика. Но при этом оба призрака хорошо упаковались, все с валютой в карманах, с собственными книжками, все лимитные аппетиты удовлетворены, все московское превосходство сыто. Как говорят англичане: начинающий со скандала кончает жизнь институтом.
Отчего же грустно? Может быть, оттого, что я знала и наблюдала этих людей молодыми. Они были добрыми, щедрыми и любопытными. Видимо, нельзя вступать дважды в одну реку, трупы вчерашних золотых рыбок выглядят отвратительно. Новалис говорил, что поэзия — это "то, что написано лучшими счастливейшими людьми в лучшие. счастливейшие моменты их жизни". Оно, конечно, каковы мы, таковы и наши "лучшие- счастливейшие". А других нет.!' А хочется!
|
|
